Неточные совпадения
Недаром наши странники
Поругивали
мокрую,
Холодную весну.
Весна нужна крестьянину
И ранняя и дружная,
А тут — хоть волком вой!
Не греет землю солнышко,
И облака дождливые,
Как дойные коровушки,
Идут по небесам.
Согнало
снег, а зелени
Ни травки, ни листа!
Вода не убирается,
Земля не одевается
Зеленым ярким бархатом
И, как мертвец без савана,
Лежит под небом пасмурным
Печальна и нага.
Татьяна в лес; медведь за нею;
Снег рыхлый по колено ей;
То длинный сук ее за шею
Зацепит вдруг, то из ушей
Златые серьги вырвет силой;
То в хрупком
снеге с ножки милой
Увязнет
мокрый башмачок;
То выронит она платок;
Поднять ей некогда; боится,
Медведя слышит за собой,
И даже трепетной рукой
Одежды край поднять стыдится;
Она бежит, он всё вослед,
И сил уже бежать ей нет.
— Я люблю, — продолжал Раскольников, но с таким видом, как будто вовсе не об уличном пении говорил, — я люблю, как поют под шарманку в холодный, темный и сырой осенний вечер, непременно в сырой, когда у всех прохожих бледно-зеленые и больные лица; или, еще лучше, когда
снег мокрый падает, совсем прямо, без ветру, знаете? а сквозь него фонари с газом блистают…
Сквозь холодное белое месиво
снега, наполненное глуховатым, влажным ‹стуком› лошадиных подков и шорохом резины колес по дереву торцов, ехали медленно, долго,
мокрые снежинки прилеплялись к стеклам очков и коже щек, — всё это не успокаивало.
В день, когда Клим Самгин пошел к ней, на угрюмый город падал удручающе густой
снег; падал быстро, прямо, хлопья его были необыкновенно крупны и шуршали, точно клочки
мокрой бумаги.
Вся трава была
мокрая от
снега, и лечь на нее было нельзя.
Только холодно будто бы Мите, в начале ноябрь, и
снег валит крупными
мокрыми хлопьями, а падая на землю, тотчас тает.
Около полудня в воздухе вновь появилась густая мгла. Горы сделались темно-синими и угрюмыми. Часа в четыре хлынул дождь, а вслед за ним пошел
снег,
мокрый и густой. Тропинка сразу забелела; теперь ее можно было далеко проследить среди зарослей и бурелома. Ветер сделался резким и порывистым.
После пурги степь казалась безжизненной и пустынной. Гуси, утки, чайки, крохали — все куда-то исчезли. По буро-желтому фону большими пятнами белели болота, покрытые
снегом. Идти было славно,
мокрая земля подмерзла и выдерживала тяжесть ноги человека. Скоро мы вышли на реку и через час были на биваке.
Извозчик бьет кнутом лошаденку. Скользим легко то по
снегу, то по оголенным
мокрым булыгам, благо широкие деревенские полозья без железных подрезов. Они скользят, а не режут, как у городских санок. Зато на всех косогорах и уклонах горбатой улицы сани раскатываются, тащат за собой набочившуюся лошадь и ударяются широкими отводами о деревянные тумбы. Приходится держаться за спинку, чтобы не вылететь из саней.
Если
снег небольшой, то пороша называется мелкою, если большой — густою, если
мокрый — печатною] Изредка между ними попадаются и тумаки, в нравах своих совершенно сходные с русаками.
Необходимое условие для нее — долгая
мокрая осень; в сухую и короткую — зайцы не успевают выцвесть, нередко выпадает
снег и застает их в летней серой шкуре.
Мокрые долочки, перелески и опушки лесов с нерастаявшим
снегом, дороги, в колеях которых долго держится сырость, наконец речки — останавливают и прекращают огонь, если нет поблизости сухих мест, куда бы мог он перебраться и даже перескочить.
Она теперь шла среди
мокрых хлопьев
снега, одинокая, усталая.
— Спасибо! — тихо сказала девушка и, кивнув головой, ушла. Возвратясь в комнату, мать тревожно взглянула в окно. Во тьме тяжело падали
мокрые хлопья
снега.
За окном мелькали тяжелые, серые хлопья осеннего
снега. Мягко приставая к стеклам, они бесшумно скользили вниз и таяли, оставляя за собой
мокрый след. Она думала о сыне…
Мокрая земля, по которой кое-где выбивали ярко-зеленые иглы травы с желтыми стебельками, блестящие на солнце ручьи, по которым вились кусочки земли и щепки, закрасневшиеся прутья сирени с вспухлыми почками, качавшимися под самым окошком, хлопотливое чиликанье птичек, копошившихся в этом кусте,
мокрый от таявшего на нем
снега черноватый забор, а главное — этот пахучий сырой воздух и радостное солнце говорили мне внятно, ясно о чем-то новом и прекрасном, которое, хотя я не могу передать так, как оно сказывалось мне, я постараюсь передать так, как я воспринимал его, — все мне говорило про красоту, счастье и добродетель, говорило, что как то, так и другое легко и возможно для меня, что одно не может быть без другого, и даже что красота, счастье и добродетель — одно и то же.
На улицах не видно было клочка
снега, грязное тесто заменилось
мокрой, блестящей мостовой и быстрыми ручьями.
На дворе выл ветер и крутилась мартовская
мокрая метелица, посылая в глаза целые ливни талого
снега. Но Порфирий Владимирыч шел по дороге, шагая по лужам, не чувствуя ни
снега, ни ветра и только инстинктивно запахивая полы халата.
Эти разговоры под плачущий плеск воды, шлепанье
мокрых тряпок, на дне оврага, в грязной щели, которую даже зимний
снег не мог прикрыть своим чистым покровом, эти бесстыдные, злые беседы о тайном, о том, откуда все племена и народы, вызывали у меня пугливое отвращение, отталкивая мысль и чувство в сторону от «романов», назойливо окружавших меня; с понятием о «романе» у меня прочно связалось представление о грязной, распутной истории.
Согнувшись над ручьем, запертым в деревянную колоду, под стареньким, щелявым навесом, который не защищал от
снега и ветра, бабы полоскали белье; лица их налиты кровью, нащипаны морозом; мороз жжет
мокрые пальцы, они не гнутся, из глаз текут слезы, а женщины неуемно гуторят, передавая друг другу разные истории, относясь ко всем и ко всему с какой-то особенной храбростью.
Уже дважды падал
мокрый весенний
снег — «внук за дедом приходил»; дома и деревья украсились ледяными подвесками, бледное, но тёплое солнце марта радугой играло в сосульках льда, а заспанные окна домов смотрели в голубое небо, как прозревшие слепцы. Галки и вороны чинили гнёзда; в поле, над проталинами, пели жаворонки, и Маркуша с Борисом в ясные дни ходили ловить их на зеркало.
Снег валил густыми, липкими хлопьями; гонимые порывистым, влажным ветром, они падали на землю, превращаясь местами в лужи, местами подымаясь
мокрыми сугробами; клочки серых, тяжелых туч быстро бежали по небу, обливая окрестность сумрачным светом; печально смотрели обнаженные кусты; где-где дрожал одинокий листок, свернувшийся в трубочку; еще печальнее вилась снежная дорога, пересеченная кое-где широкими пятнами почерневшей вязкой почвы; там синела холодною полосою Ока, дальше все застилалось снежными хлопьями, которые волновались как складки савана, готового упасть и окутать землю…
С
мокрою от
снега головой и запыхавшись, я прибежал в лакейскую и тотчас же сбросил фрак, надел пиджак и пальто и вынес свой чемодан в переднюю. Бежать! Но, прежде чем уйти, я поскорее сел и стал писать Орлову.
— Ведь погибла бы, — говорил он, указывая на какую-нибудь молоденькую рябинку. —
Снег выпал ранний,
мокрый, ну, и пригнул ее головой до самой земли, а я стряхнул
снег, — вот она и красуется.
Складывали в ящик трупы. Потом повезли. С вытянутыми шеями, с безумно вытаращенными глазами, с опухшим синим языком, который, как неведомый ужасный цветок, высовывался среди губ, орошенных кровавой пеной, — плыли трупы назад, по той же дороге, по которой сами, живые, пришли сюда. И так же был мягок и пахуч весенний
снег, и так же свеж и крепок весенний воздух. И чернела в
снегу потерянная Сергеем
мокрая, стоптанная калоша.
Потом большой, черной, молчаливой толпою шли среди леса по плохо укатанной,
мокрой и мягкой весенней дороге. Из леса, от
снега перло свежим, крепким воздухом; нога скользила, иногда проваливалась в
снег, и руки невольно хватались за товарища; и, громко дыша, трудно, по цельному
снегу двигались по бокам конвойные. Чей-то голос сердито сказал...
Деревья в парке стояли обнаженные,
мокрые; на цветнике перед домом
снег посинел и, весь источенный, долеживал последний срок; дорожки по местам пестрели желтыми пятнами; несколько поодаль, на огороде, виднелись совсем черные гряды, а около парников шла усиленная деятельность.
Идя по следу ласки, я видел, как она гонялась за мышью, как лазила в ее узенькую снеговую норку, доставала оттуда свою добычу, съедала ее и снова пускалась в путь; как хорек или горностай, желая перебраться через родниковый ручей или речку, затянутую с краев тоненьким ледочком, осторожными укороченными прыжками, необыкновенно растопыривая свои мягкие лапки, доходил до текучей воды, обламывался иногда, попадался в воду, вылезал опять на лед, возвращался на берег и долго катался по
снегу, вытирая свою
мокрую шкурку, после чего несколько времени согревался необычайно широкими прыжками, как будто преследуемый каким-нибудь врагом, как норка, или поречина, бегая по краям реки, мало замерзавшей и среди зимы, вдруг останавливалась, бросалась в воду, ловила в ней рыбу, вытаскивала на берег и тут же съедала…
Когда после долгой, то
мокрой, то морозной осени, в продолжение которой всякий зверь и зверек вытрется, выкунеет, то есть шкурка его получит свой зимний вид, сделается крепковолосою, гладкою и красивою; когда заяц-беляк, горностай и ласка побелеют, как кипень, а спина побелевшего и местами пожелтевшего, как воск, русака покроется пестрым ремнем с завитками; когда куница, поречина, хорек, или хорь, потемнеют и заискрятся блестящею осью; когда, после многих замерзков, выпадет, наконец, настоящий
снег и ляжет пороша, — тогда наступает лучшая пора звероловства.
В могиле слякоть, мразь,
снег мокрый, — не для тебя же церемониться?
У крыльца стоял одинокий ванька, ночник, в сермяге, весь запорошенный все еще валившимся
мокрым и как будто теплым
снегом. Было парно и душно. Маленькая лохматая, пегая лошаденка его была тоже вся запорошена и кашляла; я это очень помню. Я бросился в лубошные санки; но только было я занес ногу, чтоб сесть, воспоминание о том, как Симонов сейчас давал мне шесть рублей, так и подкосило меня, и я, как мешок, повалился в санки.
Погода все разыгрывалась. Из серых облаков, покрывавших небо, стал падать
мокрыми хлопьями
снег, который, едва касаясь земли, таял и увеличивал невылазную грязь. Наконец, показывается темная свинцовая полоса; другого края ее не рассмотришь. Эта полоса — Волга. Над Волгой ходит крепковатый ветер и водит взад и вперед медленно приподнимающиеся широкопастые темные волны.
Выскочили мы в другую комнату, захватили шубы, и рады, что на вольный воздух выкатились; но только тьма вокруг такая густая, что и зги не видно, и
снег мокрый-премокрый целыми хлопками так в лицо и лепит, так глаза и застилает.
Через час приехали на станцию. Сторож с бляхой и кучер внесли мои чемоданы в дамскую комнату. Кучер Никанор с заткнутою за пояс полой, в валенках, весь
мокрый от
снега и довольный, что я уезжаю, улыбнулся мне дружелюбно и сказал...
Прошел раз
снег большими белыми хлопьями, прилег на минуту белым разорванным ковром на зеленой еще траве и тотчас же растаял, — и стало еще
мокрее, еще холоднее.
Снова плотным клубком серых тел катимся мы по дороге сквозь зыбкую пелену снежной ткани, идём тесно, наступая друг другу на пятки, толкаясь плечами, и над мягким звуком шагов по толстому слою
мокрых хлопьев, над тихим шелестом
снега — немолчно, восторженно реет крикливый, захлёбывающийся голос Гнедого.
Вернулся граф, весь красный и с
мокрыми волосами, из бани и вошел прямо в седьмой нумер, в котором уже сидел кавалерист в халате, с трубкой, с наслаждением и некоторым страхом размышлявший о том счастии, которое ему выпало на долю — жить в одной комнате с известным Турбиным. «Ну, что, — приходило ему в голову, — как вдруг возьмет да разденет меня, голого вывезет за заставу да посадит в
снег, или… дегтем вымажет, или просто… нет, по-товарищески не сделает…» утешал он себя.
Они ударили по рукам, и я тут же на листке, вырванном из записной книжки, наскоро написал условие, буквы которого расплывались от
снега. Фрол тщательно свернул
мокрую бумажку и сунул в голенище. С этой минуты он становился обладателем хорошей лодки, единственного достояния Микеши, которому в собственность переходила старая тяжелая лодка Фрола. В глазах старого ямщика светилась радость, тонкие губы складывались в усмешку. Очевидно, теперь он имел еще больше оснований считать Микешу полоумным…
Был конец зимы. Санный путь испортился. Широкая улица, вся исполосованная
мокрыми темными колеями, из белой стала грязно-желтой. В глубоких ухабах, пробитых ломовыми, стояла вода, а в палисадничке, перед домом Наседкина, высокий сугроб
снега осел, обрыхлел, сделался ноздреватым и покрылся сверху серым налетом. Заборы размякли от сырости.
И если мы тогда не обидимся и со смирением и любовью подумаем, что привратник прав, и
мокрые, холодные и голодные пробудем в
снегу и в воде до утра без ропота на привратника, — тогда, брат Лев, только тогда будет радость совершенная».
Ненастное осеннее утро…
Снег падает большими
мокрыми хлопьями и тает на лету, не достигая земли.
Дождь и
снег — эти
мокрые братья — страшно били в наши физиономии.
Целыми днями слышался заунывный благовест соседней богаделенской церкви. По два, а то и по три раза в день шли туда стройными парами певчие воспитанницы, шли по
мокрым от стаявшего
снега улицам, входили в церковь и занимали обычные места на обоих клиросах.
« — Любите вы уличное пение? — спрашивает Раскольников. — Я люблю, как поют под шарманку, в холодный, темный и сырой осенний вечер, непременно в сырой, когда у всех прохожих бледно-зеленые и больные лица; или еще лучше, когда
снег мокрый падает, совсем прямо, без ветру, знаете? А сквозь него фонари с газом блистают…»
Представьте себе полную распутицу:
снег превращается в
мокрую кашу, и река накануне ледохода, и вы поймете то состояние, в котором находились мои спутники.
Обычно таяние
снегов в бассейне правых притоков Анюя происходит чуть ли не на месяц раньше, чем в прибрежном районе. Уже в конце февраля стало ощущаться влияние весны.
Снег сделался
мокрым и грязным, в нем появились глубокие каверны. Днем он таял и оседал, а ночью смерзался и покрывался тонкой ледяной корой.
Он обтирал рукавом
мокрое лицо и пробовал вытащить нарту из
снега.
Горданов, все красневший по мере развития этих дум, вдруг остановился, усмехнулся и плюнул. Вокруг него трещали экипажи, сновали пешеходы, в воздухе летали хлопья мягкого
снегу, а на
мокрых ступенях Иверской часовни стояли черные, перемокшие монахини и кланялся народ.
— Нет, ты слушай. Я был у Синтянина, и выхожу, а дождь как из ведра, и ветер, и темь, и
снег мокрый вместе с дождем — словом халепа, а не погода.